Несмотря на все уговоры, на уверения, что все будет непременно хорошо, каждая беременная женщина, наверняка, со страхом ждет самого ответственного момента – родов. Первородки ждут обещанной боли, мамочки с опытом уже знают, чего стоит бояться по-настоящему, и их страхи более оправданы.
Татьяна ни о чем таком не думала вообще, хотя по своим подсчетам она перехаживала уже неделю. Медики сказали рожать через неделю – значит, так тому и быть. Вообще Тане стыдно было вспоминать свой последний визит на ВКК, когда толстая врачиха, считавшаяся лучшим гинекологом в их районной больнице, кричала на нее: «Что, решила, что ты всех умней? В декрет на две недели раньше собралась?» Тане было мучительно стыдно за эту женщину, которая смогла заподозрить ее во вранье, неловко перед женщинами, сидящими под дверями кабинета и слышавшими весь этот крик. Но с высоты своего беременного живота она тут же всем простила и все забыла: она в отличие от грузной врачихи твердо знала, что ей нельзя волноваться.
В этот вечер ничто, как говорится, не предвещало. Как обычно поужинали, посидели чуть перед телевизором и разошлись по своим комнатам. Татьяна вот уже месяц жила у родителей, поскольку священный долг призвал мужа на учения, и он все это время учил солдат ходить строем, копать правильные окопы и не спать на посту.
Затихли в своей комнате родители, утихомирился младший брат, не спалось только Тане. Она крутилась с боку на бок, пытаясь удобнее расположиться на диване и прислушиваясь к себе: малыш вел себя на удивление тихо. Во время очередного переворота внутри вдруг что-то словно лопнуло. Таня замерла. Под ней медленно разрасталось мокрое пятно. Татьяна вскочила, включила свет и вздохнула с облегчением – не кровь. Не понимая, что все-таки происходит, она царапнулась в двери родительской комнаты: «Мама…»
Мама поняла все с первого взгляда, издала командный клич, и тут же в дверном проеме возник встревоженный папа, без пяти минут дедушка.
— Юра, срочно «скорую».
— Мама, может не надо? – проблеяла испуганная Таня. – Сама дойду.
— Точно дойдешь? Ничего не болит?
— Дойду.
Они шли втроем по ночному городу. До родильного отделения было всего четыре квартала. Родители были сосредоточенны и, как казалось Тане, даже сердиты. Она пыталась их развлечь по дороге, болтала что-то без умолку. Время от времени странная тупая боль разливалась по ее пояснице и она, пытаясь не встревожить родителей стоном, срывалась на глупое хихиканье.
В родильном отделении в этот поздний час тусклый свет горел только в коридоре и светилось окно в ординаторской. Вновь прибывших встретила хмурая пожилая санитарка. На шум вышла высокая худая женщина в накрахмаленном халате: она сделала какие-то распоряжения и скрылась в одной из комнат бесконечного коридора. Татьяна все еще тихо надеялась, что сейчас ее посмотрит врач и отправит домой. Но нет. Без лишних вопросов ее раздели, обрили тупым лезвием (женщины поймут, о чем я), разрисовали йодом и обрядили в мятую, стоящую колом, ночную рубаху, разодранную до пупа. На ноги водрузили неопределенного размера застиранные шлепанцы. В таком виде она и предстала перед родителями, которые в волнении топтались на дозволенной территории. Мама давала последние наставления, когда Татьяну накрыла очередная, более сильная, волна боли. Таня скривилась, охнула и присела, не забывая при этом улыбаться.
— Так вот чего всю дорогу хихикала?! У тебя ж схватки уже были, а я все в толк не могла взять, чего ты веселишься.
Так Таня впервые услыхала про схватки.
После прощания с родителями ее повели по кабинетам: задавали многочисленные вопросы, делали уколы, ставили клизму. В обычной ситуации Таня бы стеснялась оголяться перед чужими людьми и сказала бы, что акушерка была не по-женски груба, а санитарка чересчур криклива, но сейчас ей было все равно: она была вся в себе, и в то же время будто наблюдала ситуацию со стороны. После процедур ее препроводили в палату и велели ждать.
Таня пыталась прилечь, но острый приступ тошноты, спровоцированный наколотыми лекарствами, заставил ее подняться. Она мерно раскачивалась на кровати и сжималась каждой клеточкой своего тела всякий раз, когда очередная волна боли захлестывала ее. Схватки были еще не частыми и не очень продолжительными, когда в палату привели еще одну роженицу. Та была очень беспокойна, не сидела на месте, то и дело выскакивала в коридор, откуда ее вновь и вновь загоняла в палату крикливая нянечка. Женщина громко и протяжно стонала, чем очень пугала Татьяну. После ее очередной вылазки в коридор, вдруг все затихло, а спустя короткое время тишину разорвал пронзительный детский крик – Человек родился. Татьяна не успела порадоваться за свою соседку – острый приступ боли сложил ее пополам и превратил улыбку в мученическую гримасу. Боли становились все чаще и все сильней. Таня забилась между кроватью и подоконником в поисках избавления: она вцепилась руками в металлическую спинку кровати и при каждом новом приступе изо всех сил вжималась переносицей в сцепленные руки, вдавливаясь при этом копчиком в подоконник. Она не считала возможным громко стонать, так как понимала, что в соседних палатах спят счастливые мамочки, а где-то рядом и их новорожденные дети. Таня потеряла счет времени, один только раз в палату заглянула нянечка, мазнула по Татьяне равнодушным взглядом и тут же скрылась. Когда на улице посерело, Таня в перерывах между болью осторожно, словно носительница драгоценного и хрупкого сосуда, двинулась в ординаторскую.
— Извините, мне скоро рожать? — обратилась она к акушерке.
— Это уже не на моей смене. Я до восьми. А тебе, по всей видимости, придется стимуляцию делать.
Но в этот момент в облике Татьяны, в ее наивной вежливости и смиренности было нечто, что не позволило меддаме просто пройти мимо:
-Ладно, — проворчала она, — ложись, посмотрю. Э-э-э, милая, да ты сейчас родишь. Давай быстро в родзал.
И завертелось: загорелись яркие лампы, заработали аппараты, залязгали металлические инструменты, кроме акушерки и нянечки появились еще люди в белых халатах… Таня была, как в тумане: она пыталась понять, что говорит нянечка, ласково поглаживая ее по руке, и не понимала; она пыталась четко выполнять все команды акушерки, но, наверное, у нее плохо получалось, потому что та сердилась на нее и кричала. В конце концов, и Таня не выдержала и тоже рассердилась:
— Да тужусь я, тужусь, но у меня не выходит ничего, — закричала она, приподнимаясь корпусом в кресле. И в этот момент вдруг Таня ощутила сильный толчок, словно что-то выплеснулось из нее. Изможденная последним физическим усилием и эмоциональным всплеском она, тяжело дыша, откинулась на кресло.
— Вот и все, милая. Все. Все хорошо, — зашептала улыбчивая нянечка, и в ту же секунду раздался громкий детский плач.
— Мамочка, поздравляю – у Вас сын, — громогласно оповестила акушерка.
«А я хотела девочку, — подумалось Тане. – Но ведь Виктор мечтал о сыне, так и быть: любимому мужу – любимый сын». И измученная и счастливая она провалилась в короткий, но глубокий сон.
Написала Середа Инна
